...Я вышел только с одной единственной мыслью: Как, действительно, как жить в этом мире. Мире, где музыка превратилась в эхо, а природа замерла мертвыми декорациями. Даже сказочный снег рассыпается под ногами бесполезной химией. Серое небо, серые дома, синие лица и одиночество, которое садится ко мне на шею как всегда не во время.
Я крепко увяз в этой мысли и произнес: «Вот черт, да сегодня вообще делать нечего...» И с этими словами оторвался от земля и воспарил...
- Э, пацан, - прикрикнул на меня Гениберг, недовольно подергивая конечностями в бесконечной невесомости.
- Бесконечностями в конечном тяготении, - нелепо шлепая губами, я
пробурчал свою мысль в слух.
- Тя-тя-тя-тя-тя, - окликнул нас, смешно, со скрежетом стискивая зубы, тролль.
Мои глаза наполнились удивлением, и я почувствовал, как на шею приземлилась блоха-философия. «Сука», - подумал я. «Получай», - подумала блоха и заразила мою кровь своим укусом. Откуда-то сверху, громовым зубодробительным эхом раздались слова Мэтра: «Философия? Философии нет, если только подумать. Есть только Философы». Я недоверчиво взглянул вверх, опасливо, втянув голову в плечи. Но над головой оказалось только свинцовое, ожиревшее выбросами, небо... Тогда я недовольно оглянулся на Гениберга. Увидев алую агрессию в моих голубых глазах, он весело, шлепнув себя по бедрам, а затем, выкинув костлявую правую руку над головой, выдохнул – «Хоп-Хэй»! «Ну, вот, опять покусала, сейчас начнется – мироизменение», - вновь озвучил я свои мысли. Неожиданно отлепившись от неба, меня настигла и накрыла волна негодования. Я резко обернулся к троллю, пытаясь придать выражению своего лица как можно больше решимости и жесткости. Я даже прищурил глаз и раздул ноздри, насколько только мог скопировать любимых героев вестернов. Однако его реакция меня обезоружила. На лице камнем застыла улыбка, и лишь постоянное содрогание уголков губ и бегающие безумными траекториями зрачки, столь же безумные, дали мне понять, что он беспрерывно смеется. Смеется странно, одним лишь лицом, которое, не смотря на ощущение живости, замерло камнем в атмосфере стального неба. Я машинально махнул рукой и спросил, с выражением вселенской скорби и сочувствия, - «Откуда ты взялся, тролль»? «Тя-тя-тя-тя-тя», - тесня зубы, зазвенел он в ответ. Повторно махнув рукой, обернулся к Генибергу. «Знаешь, апатия. А сегодня ее меньше всего хотелось», - попытался объяснить я. Иван понимающе, по-братски улыбнулся в ответ, и его глаза превратились в маленькие черные щелки. «Мне б твои глаза, человек без глаз, - неожиданно произнес тролль, на чьем лице вдруг поселилась серьезность, - я б всю жизнь с ними прожил». Иван, снисходительно посмотрел на него, и еще раз улыбнулся. Потом махнул рукой и сказал: «Пойдем, отрываться от земли плохо. Да и совершенно не нужно. Просто, иногда кажется, что от сюда можно увидеть больше, но на самом деле... Взгляни...» Я опустил глаза вниз и увидел свои грязные кроссовки. Вот, черт, надо помыть, загрузился я. А потом присмотрелся и не увидел за своими ногами ничего. И действительно, какие, к черту, истины, когда отсюда видна только бессмыслица, которая просто обрела статус VIP.
Я захотел оформить свою мысль словами, но когда вновь поднял глаза, то увидел, что я один еду вверх по эскалатору. Удивительная тишина и полное одиночество не смутили меня – спустившись с небес, я не отделался от апатии. Укус на шее раздулся сигаретным ожогом, а эскалатор все продолжал свой неспешный бег. Я внимательно присмотрелся вперед и увидел, что ступени уходят значительно дальше моей способности видеть. Я обернулся назад, но и в этом направлении ступени где-то вдали расплывались коричнево-серой пластилиновой массой. Сердце превысило норму 60 ударов в минуту, и укус отозвался пронзительной болью. Щелчок – организм вернулся к состоянию безразличия. Мозг оставался включенным, но лишь для того, чтобы вылавливать из скрежета подъемника «одинодиноксегодняодин». Я оперся на поручень и пустыми глазами уставился в молекулы воздуха. Укус вновь отозвался леденящим пламенем. «Мироизменение», - ухмыльнулся я, как вдруг мир изменилось. Шум заполнил мгновенно сжавшийся воздух. Вдруг на эскалаторы, следующие вниз, высыпали целые толпы карликов. Отвратительные уроды, со слюнявыми губами и влажными от соплей носами, с лицами, не отягощенным интеллектом, с нелепыми коротенькими ручкам и ножками, очень похожими на лапы жаб и туловищами, раздутыми, будто мыльные пузыри. И такие же пустые... Над головой я услышал знакомый скрежет зубов и почти родное «тя-тя-тя». Тролль, подчиняясь сомнительным силам левитации, шарахаясь из стороны в сторону, истерическими воплями плевался - «Это какое-то нашествие колумбийских карликов! Господи, нашествие колумбийских карликов!» При этом, он очень смешно хватался за голову и периодически довольно звонко шлепал себя по порезанному морщинами лбу. Выглядел он очень нелепо, но при этом настолько по-детски, что я почувствовал, как жалость осыпается с моих ресниц по всему телу. Вдруг тролль заметил меня, и выражение испуга и растерянности на его лице вновь сменила окаменелая безумная улыбка. «Тя-тя-тя-тя-тя», - заверещал он. «Хочешь, я расскажу тебе историю», - без вопросительной интонации затараторил он. «Однажды моя матушка пришла домой, а я там вешу на крюке, вместо люстры:
- Тя-тя-тя-тя
- Ты что, сынок?
- Да не могу я больше, Мам».
Укус вновь отозвался, и к лицу моему подступила кровь. Я вспыхнул как напалм. «Спасать надо мир-то от этих отвратительных колумбийских карликов», - крикнула новая кровь в моей голове. Я оторвал мини фонарь, с мини фонарным столбом, один из тех, что располагаются между полотнами эскалаторов. В моих руках он превратился в гриб нереально больших размеров, не поддающемуся описанию цвета. Я не растерялся и мгновенно начал опускать орудие своей справедливости на головы отвратительным карликам. Тролль не обращал внимания и продолжал - «Заходит матушка в комнату, а я в петле болтаюсь:
- Ты что это одурел совсем? Вешаться собрался...
- Мам, не могу я больше...
- Ну-ка спускайся! (подзатыльник) И поживее!
Я старался не отвлекаться и все чаще опускал гриб на обступающих со всех сторон карликов...
-Ты что это?
- Да... Повесился. Надоело все...
- Так ты уже загнуться должен давно, а ты все висишь...
Продолжая сражаться за чистоту мира от карликов, я обнаружил, что укус больше не болит, а наоборот, даже помогает, вселяет какую-то необъяснимую уверенность. Однако и нашей совместной силы было недостаточно. Руки деревенели от напряжения, и все больше карликов просачивалось мимо меня в окружающий мир. Я все равно бился, но силы покидали меня. Голову пронзила мучительная мигрень.
- Ты что это, сынок?
- А я теперь мистер люстра!
- А... Приятно познакомиться, мистер люстра...
Теперь я не выдержал. Подпрыгнул и из последних сил ударил тролля всей тяжестью своего прозрения по голове...

- Лешка, ты как? – услышал знакомый голос и попытался открыть глаза. Все кругом казалось мутным и серым. Над головой почему-то зияла бесцветная пропасть зимнего московского неба, ровно половину которого загородила неожиданно склонившаяся надо мной голова Гениберга.
- Никак, Иван. – Апатия сожрала меня с потрохами и все не хотела естественным путем вывести из своего организма.
- Мы шли, а потом ты говоришь: «да сегодня вообще делать нечего», и тут же поскользнулся и как дался головой об асфальт. – Он смахнул с моей головы кусок грязного, какого-то бесполезно-химического снега.
- Ну хочешь, я тебя на себе, что ли, понесу? – улыбнулся Гениберг черными щелочками своих глаз, аккуратно приподняв мою голову на свои колени.
Обида и одиночество подкатили к моему горлу, завязав два узелка на сердце – два твердых комочка боли...
- Ничего не хочу. – С какой-то влажность вытолкнул я из себя, борясь с невыносимой головной болью и стараясь не утонуть в слезах. – Ничего не хочу, Иван. Хочу упасть к Ней на колени, и забыться тяжелыми-тяжелыми кошмарными снами...
Или к Маме...
Или к Иисусу...